Рассказы

ВОЛШЕБНАЯ СИЛА ИСКУССТВА

Лиза работала в загсе. Говорила хорошие слова о счастливом браке, об ответственности друг перед другом. Интересовалась, добровольно ли вступают в брак молодые. Дома рассказывала мужу и дочке о том, в каком красивом платье была невеста, какой неловкий и нескладный был жених. Строились предположения о будущей их семейной жизни.
Особенно ловко моделировать ситуации получалось у Славы, Лизиного мужа. По призванию и образованию он был драматургом, хотя работал технологом в цехе по изготовлению безалкогольных напитков. Но мастерство, как говорится, не пропьешь, и Лиза с дочкой Катей с удовольствием слушали папины сказки.
Была у них и своя – семейная – легенда. Её папа выдумал еще на первом курсе института, когда на вечеринке познакомился со своей будущей женой. Лиза уже тогда работала в загсе, только машинисткой.
А звучала легенда так:
«Работала в загсе красивая девушка Лиза. Говорила хорошие слова о счастливом дне, ну и т.д. (см. выше). И пришел как-то в загс Слава со своей молодой невестой – жениться.
Наступила торжественная минута. Под марш Мендельсона вошли в зал молодые. Остановились перед Лизой. Тут бы и сказать ей приличествующие случаю хорошие слова, а она молчит и не находит этих самых слов, и смотрит на Славу, потому что полюбила она его с первого взгляда.
Да и Слава, как только увидел Лизу, понял, что не жить ему без неё. А без невесты молодой – тьфу, забыл, как её зовут, Галя, что ли? Ну, пусть будет Галя – жить можно.
- Не согласен я на этот брак! – вскричал Слава голосом, срывающимся от волнения, да и ушел из-под венца.
Упала в обморок молодая невеста Галя, да ему уж было не до неё, потому что встретил он Настоящую Любовь.
Вскоре Лиза и Слава сыграли свадьбу, и зажили долго и счастливо, а умрут ли в один день – то время покажет».
Вот такая легенда. Сочинил её Слава как учебный этюд в институте. Получил «тройку».
- За недостаточное раскрытие драматургической ситуации, - пояснил мастер, - мы совсем ничего не знаем ни о Славе, ни о Гале. Что-то же их привело в загс? Какое-то чувство всё-таки было? А если было, то почему он так сразу забыл имя невесты? Что с ней стало потом? И не говори мне про Бунина, про «Солнечный удар». У Бунина убедительно, а у тебя – нет.
Ни про какого Бунина Слава не говорил, потому что его не читал. Слова мастера в целом признал справедливыми, но историю было жалко. Поэтому он рассказал её Лизе. На Лизу, девушку простую, далекую от понимания драматургической ситуации, этюд произвёл впечатление. Лиза даже расплакалась в загсе под звуки марша, потому что ей вдруг показалось, что Слава сейчас сбежит с толстой немолодой Людмилой Васильевной, которая говорила им хорошие слова. Но Людмила Васильевна всё уж договорила, а Слава и бровью не повёл.
Так Лиза научилась отличать искусство от жизни.
Подросла дочка Катя, и пришла ей пора услышать семейную легенду. Такова уж волшебная сила искусства, что и по прошествии стольких лет история сбежавшего из-под венца папы взволновала девушку призывного возраста.
Катя ушла в школу под впечатлением, и поделилась этим самым впечатлением с подругами и даже с учительницей, физичкой Галиной Алексеевной.
Галина Алексеевна, тётка незамужняя, но вполне сносная, порасспросила у Кати – в порядке обмена откровениями – о её папе. Выяснилось, что папа пьет. Пьет то, что производит, а производит безалкогольные напитки. Мама, как и сказано в легенде, работает в загсе. Живут дружно. Выходной – воскресенье.
На следующий день Катя получила «пятерку» по физике. Впервые за десять лет обучения. А в воскресенье Галина Алексеевна пришла к ученице домой. Свой приход она объяснила необходимостью поговорить о будущем Кати. Правда, самой Кати дома не оказалось.
- У девочки необыкновенные способности, - сказала Галина Алексеевна, - ей надо поступать в физико-математический колледж. Я чувствую ответственность за своих учеников и хочу сориентировать вас, родителей, чтобы вы не загубили талант дочери.
Мама и папа усадили учительницу за стол, напоили всякими безалкогольными напитками.
- Так Вы говорите, у Кати способности к физике? – изумлялся Слава. – Кто бы мог подумать? Ведь мы, её родители, можно сказать, мастера слова. Я, например, по призванию и образованию драматург. Жизнь сложилась так, что я не работаю по профессии, но талант, как говорится, не пропьешь. – Он плеснул физичке еще газировочки. – А жена моя Лиза, - продолжал он, - работает в загсе, говорит хорошие слова молодоженам. Хорошие Слова, понимаете ли Вы? А у дочки, значит, физика… Вот так драматургия!
Но Галину Алексеевну взволновала, похоже, не физика и даже не драматургия, а загс.
- Так Вы работаете в загсе? – обратилась она к Лизе, - у меня с загсом связаны таки-и-ие воспоминания…
Лиза восприняла это как комплимент.
- С загсом у всех связаны ТАКИЕ воспоминания, - с гордостью за свою профессию сказала она.
- У всех такие, а у меня другие, - закапризничала Галина Алексеевна.
- И у нас, и у нас другие! – оживился Слава.
Притопленный безалкогольными напитками драматург вновь проснулся в нём. И папа рассказал славной тётке Галине Алексеевне семейную легенду.
Галина Алексеевна помнила её наизусть, но вида не подала. И когда папа дошел до слов «упала в обморок молодая невеста Галя…», Галина Алексеевна сказала:
- Ах!
Папа налил ей еще газировки.
- Ах! – повторно ахнула Галина Алексеевна, - так это были Вы!
Папа Слава остолбенел. «Бунин, - мучительно соображал он, - «Солнечный удар»? Надо было почитать… Да нет же! Это Пушкин! «Метель»!
И, окрыленный удачно найденной литературной ассоциацией, он подтвердил:
- Да, это был я!
Папу понесло. Ему, как когда-то и его мастеру, захотелось узнать, а что потом стало с Галей? Галина Алексеевна рассказала, что ей принесли воды. Все так растерялись, что забыли отключить марш Мендельсона.
- Он так и звучал, а я, уже не твоя невеста, сидела и плакала на холодном полу зала бракосочетаний! – рыдала Галина Алексеевна.
- Бедная моя девочка… - прошептал растроганно папа Слава.
Лиза тоже смахнула слезу. Спектакль ей нравился.
- Я больше никогда уже не вышла замуж, - сказала Галина Алексеевна, - потому что любила только тебя. Я верила, что когда-нибудь мы встретимся. Может быть, ты и не узнаешь свою первую любовь…
- Как – не узнаю?! – вскричал папа. – Как только ты вошла, я тебя сразу узнал!
Тут маме Лизе показалось, что искусство как-то уж очень сливается с жизнью. Не боясь показаться прозаичной, она твердо сказала:
- Слава! Это всего лишь этюд первокурсника. Не забудь, что ты получил за него тройку.
- Этюд? – запричитала Галина Алексеевна, - моя разбитая жизнь – это всего лишь этюд? У меня прямо из загса уводят жениха, а вы тут говорите о каких-то оценках?!
- Это, между прочим, Вы пришли поговорить об оценках! – закричала Лиза, - об оценках нашей дочери Кати! И вдруг Вы закатываете истерику, пытаетесь увести у меня мужа…
- Вы же у меня увели! – не сдавалась Галина Алексеевна.
- Это легенда! Это наша семейная легенда! Это моя личная жизнь!
- Это и моя личная жизнь!
- Да он вас в первый раз видит! Он и на родительские собрания ни разу не ходил! Слава! – взмолилась Лиза, - объясни ты этой дуре, что такое этюд! Что такое драматургическая ситуация, наконец! Что ты молчишь? Ты же сам всё это придумал!
- Да, я это придумал… - сказал Слава, - но искусство оказалось так сильно, что его волшебная сила вдохнула жизнь в мой этюд, и вот… Видишь, всё оказалось правдой. Как говорится, нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Эта женщина любила меня всю жизнь, я искалечил ей судьбу, и, может быть… Ты только не плачь и постарайся понять меня, Лиза… Может быть, пришло время исправить ошибку?
- Я тоже любила тебя всю жизнь, - сказала Лиза.
- Просто ты оказалась более решительной, ты увела меня…
- Я увела тебя с той вечеринки, где ты нажрался, как свинья! Помнишь? Ты обещал мне больше не пить, и я вышла за тебя замуж!
- Я сдержал обещание, - сказал Слава, - но при чем здесь это?
- А при том! Если тебе хочется сочинять – сядь и пиши! Но сначала прогони эту женщину! Уходите! – закричала Лиза на Галину Алексеевну, - вон из моего дома и моей жизни! Драматургами все стали, как же!
Галина Алексеевна отхлебнула напоследок чего-то безалкогольного и ушла, бросив на Славу взгляд, полный любви и укоризны.

С тех пор Слава затосковал. На работе ему предложили место технолога в водочном цехе, но Лиза не соблазнилась прибавкой к зарплате и запретила мужу менять работу. И он только изредка наведывался в тот цех для консультаций.
У Кати посыпались сплошные «тройки» по физике, и папа ходил в школу разбираться, куда же подевались её феноменальные способности. Выяснилось это не сразу, но вскоре способности частично вернулись, и Катя окончила школу с твердой «четверкой» по физике, правда, ни в какой физико-математический колледж не пошла.
А папа Слава продолжал встречаться с Галиной Алексеевной, потому что в то роковое воскресенье волшебная сила искусства сблизила их так, что ни алкогольными, ни безалкогольными напитками не разлить.
Мама Лиза не замечала, или делала вид, что ничего не замечает. И уж во всяком случае, Катя так и не узнала продолжения семейной легенды. И радовалась за своих родителей, которые жили долго и счастливо, а умрут ли в один день – то время покажет.

Рассказ опубликован в приложении к газете "Аргументы и факты"

"Дочки-матери" №21-22 (175-176), май 2001 г.

МАМА

У Сергеева было три дочери и ни одной жены. Так уж получилось.
Старшей дочери, Маше, было шестнадцать. Она носила прозрачные кофточки, курила и хамила учителям. Это давало повод её классной руководительнице, химичке Людмиле Алексеевне, в очередной раз вызвать Сергеева к себе.
Химичка много курила, отчего говорила басом, и зимой и летом носила безразмерные вязаные свитера с большим воротом.
- Вам нравятся курящие женщины? – басом спрашивала Людмила Алексеевна.
Сергеев её побаивался, но отвечал честно:
- Нет!
- А Ваша дочь курит! – подкалывала Людмила Алексеевна.
- Это у неё подростковое, - не унывал Сергеев, - скоро бросит.
- И потом, - не сдавалась химичка, - эти прозрачные кофты…
- В свитере ей, видимо, жарко, - строил предположения Сергеев.

Средней дочери, Кате, было одиннадцать. Она сходу решала задачи любой сложности и била соседа по парте Витю Михайлова.
В связи с этим её классная руководительница, математичка Ольга Юрьевна, вызывала Сергеева к себе.
- Катя очень способная девочка, - говорила она.
- Я знаю, - отвечал Сергеев.
Он действительно это знал, и ему было обидно, что он пропустил футбол только из-за этой «новости».
- Но она очень агрессивна, - продолжала Ольга Юрьевна, - она бьет Витю Михайлова.
- Может быть, за то, что он не очень способный? – задумывался Сергеев.
Ольга Юрьевна свирепела.
- Это не её забота – кто здесь способный, а кто нет! Нельзя бить людей! Нельзя! Нельзя!
Она колотила линейкой по столу, и Сергеев зажмуривался.
- У Вас в семье, видимо, нездоровая атмосфера, - Ольга Юрьевна успокаивалась, только сломав линейку, - идите, Сергеев. Да, кстати, не забудьте сдать двести рублей.
- Зачем? – удивлялся он.
- На приобретение школьного инвентаря. Дети такие агрессивные, они всё ломают.

Младшая дочь Сергеева, Галя, училась в первом классе. Она была отличницей и дружила с другой отличницей – Викой. Ничего плохого про неё сказать было нельзя. Поэтому учительница Вера Марковна, или – по причине молодости и маленького роста – просто Верочка, говорила про неё только хорошее. Для разговоров она приходила к Сергееву домой.
- Нас очень интересует, в каких условиях живут наши ученики, - пищала она.
Сергеев снимал с неё пальто и давал тапочки.
- У Галочки есть письменный стол? – спрашивала Верочка, - вот этот? А что это на нем окурки? Ах, старшей дочери… А где Галочка спит? Вот здесь? А Вы? Ой, извините…
Верочка иногда предпринимала попытки убраться у них в квартире. Сергеев останавливал её.
- Ой, ну что вы! – пищала Верочка, - мне это совсем нетрудно. Девочкам обязательно нужна мама. Я, например, очень хочу быть мамой…
- Да? – заинтересовывался Сергеев. – А я сплю вот здесь.

Все три учительницы, как положено, время от времени встречались в учительской.
- У меня сегодня родительское собрание, - басом хвасталась химичка Людмила Алексеевна, - и я особенно хочу видеть Сергеева: его дочь нахамила мне в присутствии директора.
- Но Люда! Мы же договорились! – обиженно пищала Верочка, - мы же договорились не делать родительских собраний в один день! Ты могла бы посмотреть мой план работы, прежде чем составлять свой. Мне тоже очень нужен Сергеев.
- Зачем? – спрашивала химичка.
- Я хочу выразить ему благодарность за хорошее воспитание дочери.
- Не ссорьтесь, девочки, - встревала математичка Ольга Юрьевна, - сегодня вечером Сергеев должен прийти ко мне.
- Зачем?? – хором спрашивали её коллеги.
- Витя Михайлов в больнице, - сказала она. - У него перелом руки, - она схватила журнал и заорала, стуча им по столу, - я уверена, что тут не обошлось без Кати! Она когда-нибудь убьет его! А я не могу, не могу, не могу этого допустить!
Потом они мирились и мечтали, как выйдут за Сергеева замуж.
Химичка – несмотря на то, что была старше его не менее чем на десять лет.
- Я даже брошу курить, - говорила она.
Математичка остро нуждалась в мужчине с золотыми руками, который был бы способен чинить в её доме всё, что по непонятным причинам регулярно ломалось.
Верочка ждала ребенка, и жених у неё вообще-то был. Но её очень смущало, что с женихом она познакомилась недавно, а беременна была уже давно. Жених этого тоже не понимал.
- Сергеев бы меня понял, - пищала Верочка, - он растит трех дочерей.
Но Сергеев, похоже, жениться не собирался.
Шли годы.

Старшая дочь Маша отказалась от всех своих вредных привычек и сделала головокружительную карьеру фотомодели.
Катя стала директором крупного банка.
А Галя в семнадцать лет вышла замуж за Катиного одноклассника Витю Михайлова. Она родила ему сына, после чего супруги разошлись, потому что Витя частенько напивался и бил жену. Галя курила, говорила басом и в любое время года носила широкие свитера с большим воротом.

Однажды в школе устроили вечер встреч выпускников. Это был не обычный вечер – выпускники приглашались со своими родителями.
Химичка (которой было уже семьдесят), математичка и Верочка жадно вглядывались в толпу.
- Вон он! – пискнула Верочка.
Да, это был Сергеев. Постарел, растолстел. Он шел под руку с хорошенькой молоденькой девушкой.
- Это которая же? – басом спросила химичка, - Машка, ты, что ли?
- Маша не смогла прийти, она в Париже, - сказал Сергеев, - а вот Катя и Галя – здесь.
Подошли две девушки: одна в элегантном коротком костюме, другая в безразмерном свитере.
- А это моя жена, - представил Сергеев хорошенькую девушку, - я всё думал, Вера Марковна, над Вашими словами о том, что девочкам нужна мама. И вот – женился.
- Вера Марковна, - сказала его жена, - Вы не узнаете меня? Я Вика. Галина подружка. Отличница.
- Вика, - пропищала Верочка, - ты хоть школу успела окончить?
 - Вот все они такие – хищницы! – взвизгнула математичка, - прямо из-под носа хапают! Хапают! Хапают! – Под рукой у неё ничего не было, и она стучала ногами.

Когда сели за длинный стол, Катя оказалась рядом с Витей Михайловым. Она неспеша выпила бокал шампанского и ударила Витю в лицо.
- Это тебе за сестру, - сказала она.
- Видите, какая агрессия! – прокомментировала математичка.
- Да ну, Кать, не надо, - сказала Галя, - он ведь алименты платит. Людмила Алексеевна! – обратилась она к химичке, - пойдемте покурим!
Они вышли в коридор, закурили.
- Какой у тебя приятный свитерок, - басом сказала химичка, - и ворот большой.
- Это мне мама связала, - поддержала разговор Галя. Тоже басом.

 

 

СМЕРТЬ ИВАНА ИЛЬИЧА

 

Иван Ильич никогда не был женат. Потому что было у него увлечение, которому он посвятил всю жизнь. Он был заядлый садовод. На шести сотках около своего дома он собирал такой урожай, которому завидовали все соседи. Была у него даже ананасовая плантация.
Но самой большой его гордостью и любовью был куст сирени. Это была не обыкновенная сирень, цветочки которой похожи на маленькие звездочки о четырех лучах. Это были роскошные бархатные гроздья, каждый цветок которых – как маленькая роза: пышный, многослойный. Вот только беда – рос этот куст у самого забора, так что когда он зацветал, Иван Ильич терял покой и сон. В это время он ссорился со всеми соседями, которые не то чтобы ломали – а просто останавливались полюбоваться чудом природы. Даже по ночам Иван Ильич просыпался в холодном поту и выскакивал на улицу: ему чудилось, будто кто-то ломает сирень.
Иван Ильич и не женился никогда из соображений сохранности своего сада. Ведь жена, рассуждал он, непременно нарожает детей. А дети, само собой, вытопчут сад, обломают сирень, будут играть в футбол ананасами.
Так и дожил Иван Ильич до пенсии. Когда отпала необходимость ходить на работу, тем самым оставляя сад без присмотра, он совсем помешался. В его саду вызревали такие урожаи, каких хватило бы прокормить целый город. Иван Ильич ходил на рынок, продавал свои фрукты и овощи, и денег у него было столько, что дом его скоро превратился во дворец.
Иван Ильич стал уже подумывать о том, чтобы в целях защиты сирени натянуть вдоль ограды провода под напряжением, и пошел на консультацию к юристу. Юрист сказал, что этого делать не стоит. Поскольку если током пришибет какого-нибудь хлипкого клиента, то Ивана Ильича посадят в тюрьму. А это надолго. За это время кто-нибудь отключит электричество, всё вытопчет и обломает, сравняет с лицом земли и еще плюнет.
Иван Ильич страшно расстроился. Сирень цвела как никогда. А он был бессилен защитить её. Он принял решение не спать по ночам. Но от волнения и от переутомления, наступившего в результате весенне-полевых работ, все-таки уснул.
А утром увидел, что со стороны улицы несколько веточек его сирени обглодала какая-то неведомая саранча. Ощетинившиеся зелеными иголочками голые гроздья были немым укором нерадивому хозяину.
Иван Ильич не спал всю следующую ночь. Но стоило ему на минуточку задремать на рассвете – и еще несколько веток остались без цветов. Тогда Иван Ильич решил извести эту прожорливую заразу и побрызгал сирень химикатами.
Результат не замедлил сказаться. На следующее утро Иван Ильич вышел из дому и бросился к сирени. То, что он увидел, заставило его вспомнить консультацию у юриста.
Под забором лежала красна девица приблизительно одних лет с Иваном Ильичем. На ней была элегантная юбка семьдесят второго размера. Кофточка на груди её была случайно расстёгнута, а там… В общем, Иван Ильич сразу понял, что это – настоящее, поскольку столько силикона в мире не производят.
Она еще дышала. «Странно…» - подумал Иван Ильич, хорошо знавший свойства примененного им химиката.
Соседи помогли внести её в дом. К сожалению, не сохранилось никаких сведений о том, какими такими снадобьями Иван Ильич её потчевал, дабы поставить на ноги. Эту тайну он унёс с собой в могилу. Известно только, что среди прочего было и сильнодействующее рвотное средство. По результатам его действия Иван Ильич и определил, что сирень его бархатную сожрала эта подзаборная тётенька.
Хотел он было выкинуть её из дома, да пришел юрист с консультацией. Выходило так, что тётенька могла подать в суд. А тут еще приснился Ивану Ильичу сон. Будто есть у него жена – большая и красивая. И печет она пироги – пышные, как сама. Только есть она их не может – её всё тошнит. И как раз там, где её прихватит, куст сирени вырастает. В общем, мура всякая снилась.
Только, проснувшись, понял Иван Ильич, что не жить ему без красной девицы. Которая, кстати сказать, шла на поправку. Щечки её наливались клубничным румянцем, глазки начинали блестеть и оценивать обстановку.
А и чего ж ей было не поправляться, когда Иван Ильич ухаживал за ней так, как не ухаживал даже за ананасовой плантацией.
Когда Иван Ильич попенял красной девице Пелагее Ниловне, что, мол, сирень-то чужую кушать все мастера, - она запираться не стала, а рассказала всё как на духу. Не было в её жизни счастья. Пятьдесят лет трудового стажа, маленькая пенсия, муж-пьяница, да и тот умер. Детей у неё не было. «Это не беда, - сказал Иван Ильич, - а при чем же здесь сирень?»
Есть такая примета, пояснила Пелагея Ниловна, что если найдешь цветочек с пятью лепестками – надо его съесть. Тогда счастье будет. А цветочки такие редко попадаются – так же редко, как счастье. Обычно четыре лепесточка – как крест на жизни.
- Я как Вашу сирень увидела, у меня аж голова закружилась. Вот оно, счастье! Все мечты мои, все желания – всё вспомнила!
- Вот безграмотность наша, - сказал Иван Ильич. – Ну какая научная связь между количеством лепестков и счастьем?
- Про научную связь ничего не скажу, - отвечала Пелагея Ниловна, - а счастье свое я нашла. Это Вы, Иван Ильич. Никогда не была я счастлива так, как в эти дни, когда Вы из собственных рук рвотным средством меня поили. Будто из моей души вся горечь, все обиды выходили. Чисто внутри, хорошо, светло. Спасибо Вам, Иван Ильич.
«А что, - подумал Иван Ильич, - детей у нас уже не будет. Пусть на рынке урожаем торгует, она баба видная, у неё получится».
В сентябре сыграли свадьбу. Угощали гостей ананасами. Пригласили и юриста. Он выпил, отозвал Ивана Ильича в сторонку и проконсультировал:
- Ежели Вы теперь помрёте, всё Ваше имущество Вашей жене перейдёт.
- Ну и что? – удивился Иван Ильич, - если я помру, оно мне на том свете не понадобится.
Зажили они хорошо. У Пелагеи Ниловны оказались такие способности к торговле, что они в тот же год купили два соседних участка, хозяев поселили в новые квартиры, дома снесли, а на новой земле стал работать Иван Ильич.
Прошел год. Зацвела сирень. Она росла у забора, который выходил на дорогу. Как сказал юрист, дорогу Иван Ильич купить не мог. Не дожидаясь, пока грянет гром, он побрызгал сирень химикатом, благо у него теперь было столько денег, что в случае смерти вредителя он мог и отмазаться.
Беда пришла, откуда не ждали. Пелагея Ниловна, похожая на холеную купчиху, почувствовала непреодолимое желание поесть сирени.
Три ночи боролась она с этим вредным чувством. Убеждала себя, что бОльшего счастья уж и не придумать. Но ЭТО было сильнее её. И однажды ночью она вышла тихонько из дома…
Иван Ильич нашел её под забором. Вызвал по сотовому телефону скорую. Сунул деньги врачу и водителю. «Только спасите её!» Знал Иван Ильич толк в химикатах.
Пелагея Ниловна провела в реанимации две недели. Похудела, побледнела. Но на свежем воздухе она оклемалась. Бойко торговала весь год. А когда снова зацвела сирень, она затосковала.
- Чего тебе не хватает? – спрашивал жену Иван Ильич. – Хочешь, на Канары поедем? Хочешь, ребеночка из детдома возьмем?
- Ох, - говорила Пелагея Ниловна. – Всё у меня есть. Счастлива я. А тоска… Тоска! Тянет меня к ней. Не брызгай ты на неё ничем, ради Христа. Не совладаю я с собой.
И тогда Иван Ильич взял топор. Ударил по стволу сирени – кольнуло сердце. Отдышался – и давай рубить. Всю вырубил, корни выкорчевал и слёг. В ту же ночь он умер от разрыва сердца. Пелагея Ниловна осталась наследницей громадного состояния.
Пару раз к ней заходил юрист. Предлагал руку и сердце. Она срезАла ему ананас и выпроваживала. Попробовала она работать в саду, да видно, не дал ей Бог такого таланта. Кушать она привыкла сладко, а пенсия у неё была маленькая. Постепенно стала она распродавать вещи из дома. Сад зарос сорняком, ананасы зимой вымерзли.
А весной в том месте, где росла у забора сирень, проклюнулся росточек. Видно, сохранился в земле корешок, выжил.
Шли годы. Пелагея Ниловна стала жалкой неопрятной старухой. Продавать ей уже было нечего, и она собирала на помойке бутылки.
Куст сирени, между тем, вытянулся и зацвел. Но это была уже не бархатная сирень, а самая обыкновенная: цветочки как звездочки о четырех лучах, как крест на всей жизни.
Пелагея Ниловна наломала сирени и пошла на базар продавать. Когда уже устроилась она за прилавком, то заметила цветочек с пятью лепестками, трясущимися руками сорвала его, перетерла беззубым ртом. Жадно стала перебирать гроздья. Нашла еще несколько счастливых звездочек и проглотила их. Так стояла она и ела сирень, и никто не решался подойти к этой старухе и купить у неё букет.
… В последний раз её видели у мусорных контейнеров. Она доставала из них грязное тряпье, рассматривала, откладывала. К ней подошел какой-то мужчина – чистый, опрятный, моложе её. Он взял её за руку, и она безропотно пошла за ним. Никто не узнал его. Подумали, что это её сын, но детей у неё не было.
Проконсультировались с юристом, и он сказал, что это Иван Ильич приходил за женой, потому что не было ему без неё счастья.

 

РИСУНКИ НА ПОЛЯХ

 

ИЗДАТЕЛЬ. Вот вы говорите, я первым разглядел его талант. А знаете ли вы, что это случилось не сразу? И вообще, думаете это просто – разглядеть талант? Когда он пришёл ко мне первый раз, я принял его за сумасшедшего.

ПОЭТ. Я принёс стихи. Я не очень интересуюсь чужой поэзией, и не знал, плохи они или хороши. Я думал: для того и существуют издатели, чтобы это определять. Он взял их, полистал. «Давно вы пишите?» - спросил он. Я сказал, что давно. Что, например, «Я помню чудное мгновенье» написал еще в школе. «А я это читал еще в школе», - сказал он. Я его, признаться, не понял, потому что он явно был старше меня, и когда он учился в школе, меня, по моим подсчетам, еще не было. А он читал дальше: «Цыганы шумною толпой по Бессарабии кочуют…» «Что это – Бессарабия?» - спросил он. «Это такая волшебная страна, - сказал я, - я её сам выдумал». «Очень интересно…» - пробормотал он. Полистал еще. Наконец, сказал: «Стихи хорошие, но я их печатать не буду».

ИЗДАТЕЛЬ. «А плохие будете?» - спросил он. «И плохие не буду», - сказал я. «Тогда вы, может, вообще стихов не печатаете? – спросил он, - Может, я не туда попал?» - «Может, и не туда», - согласился я. Он попросил объясниться. Я достал из книжного шкафа том Пушкина и протянул ему. Он стал листать. «Вот! – воскликнул он, - вот! Слушайте! Я помню чудное мгновенье. / Передо мной явилась ты…» - «Ну?» - спросил я.

ПОЭТ. «Ну?» - спросил он. «Что – ну? Его же напечатали!» - воскликнул я. Он побледнел. «Вы, кажется, не поняли, - сказал он, - смотрите внимательней». Я стал внимательно перелистывать книгу. Вот, вот… «Редеет облаков летучая гряда…» Так… «Свободы сеятель пустынный…» И даже мое неудачное «Гляжу, как безумный, на черную шаль…» Всё, всё напечатали! На одной странице воспроизведена рукопись. Даже почерк похож! А помарок у него больше. Не сразу, видать, рифма давалась. А я легко пишу, быстро, почти не исправляю. И не рисую, как он, на полях… Ага… Может быть, в этом дело? Что у него тут? Головы, руки, ноги. Всё отдельно. Маньяк какой-то. «Ну хорошо, - сказал я, - я понял». – «Слава Богу!» - сказал издатель.

ИЗДАТЕЛЬ. Он стал выслеживать меня. На следующее утро после визита в издательство он уже торчал у моего подъезда. Я вышел гулять с собакой. Он стоял и смотрел на меня. «Вы что-то хотите сказать?» - спросил я. «Нет», - сказал он. Я ушел на работу, а он еще торчал там. Я всё думал об этом, а потом меня вдруг осенило. Я позвонил жене: «Галка дома?» (Это моя дочь). – «Да», - сказала жена. «Ты уверена?» - «Ну конечно. Позвать её?» - «Нет. К тебе на улице никто незнакомый не подходил? А к ней?»
… Он пришел через несколько дней. Пачка стихов стала еще больше. Появился «Памятник». «Это вольная переработка Горация», - пояснил он. Знаете, я готов был убить его, но вдруг…

ПОЭТ. Что-то привлекло его внимание. Ну конечно! Рисунки на полях! Так я и знал. В них всё дело.

ИЗДАТЕЛЬ. Понимаете, когда я увидел там голову моей дочери, ногу моей жены… я… у меня в глазах помутилось. Это маньяк, маньяк. Он на всё пойдёт. Ни перед чем не остановится. Я стал готовить его стихи к публикации.
Они разошлись мгновенно. Наверное, и правда в них что-то было. Талант – это такая вещь… Эфир!